размышления о воспоминаниях и вообще

Украинская крестьянка Парася Коваленко оказалась в Сибири еще до революции.
А во время гражданской войны познакомилась в Красноярске с белочехом Бранимиром Вальжиком и вышла за него замуж.
Отец стоял твердо - фамилию его бусурманскую не брать! И зятя умолял: не губи дочку, нашу фамилию возьми!
Стал Бранимир Вальжик Борисом Коваленко.

Родилась у них дочка, подросла, познакомилась с немцем из ссыльных Петером Келлертом и вышла за него замуж.
Как ни умолял отец зятя взять их фамилию, кобенился зять.
Но недолго, окончил летное училище, и через несколько лет приказали ему за границу летать. И чтоб не позорил советского летчика бусурманской своей фамилией, велели поменять. Стал Петер Келлерт Петром Коваленко.

Родилась у них дочка, выросла, познакомилась с евреем Мишей Куммельманом и вышла за него замуж.
Отцу зять понравился, про фамилию и слова не сказал.
Миша Куммельман захотел в аспирантуру, и решили они с женой на семейном совете, что лучше бусурманскую свою фамилию поменять. И стал он Мишей Коваленко.

Родилась у них дочка, уехали они жить в Америку. Дочка выросла, познакомилась с ирландцем, звали его Эдди Тигоун. Вышла за него замуж.
А семья у ирландца ну такая разбитая-преразбитая, противная-препротивная, что бросил он свою фамилию и стал Эдик Коваленко добровольно.

Дочка у них еще не родилась, но любимые соседи - китайцы, мальчик у них подрастает...

Начало:
http://zuzlishka.livejournal.com/146493.html
http://zuzlishka.livejournal.com/146833.html
http://zuzlishka.livejournal.com/147160.html
http://zuzlishka.livejournal.com/147614.html


Через пару дней подкатил небритый.
Прошел мимо Опаленного Ангела, не глядя. Мешок принес, вывалил на пол дюжину вонючих душ. Цыкнул на них - ворчали, копошились, смрадничали.
- Вот, Козулий, тебе первая партия, сегодня супостаты - завтра праведники. Работай, начальство надеется, что по-умному распорядишься доверием. Отряхнул мешок и вышел, дверью хлопнул для острастки.

Козулий перекрестился, надел резиновые перчатки и приступил. Вытащил первую - коричневая, с медной пуговичкой посередке.
- Стой! Не сметь! Я райкомовец райкома райселенцев. Наблюдать за отмывом буду, характеристики представлять. Вот видишь, у меня медная пуговица есть - значит, я начальник. Меня в конце группы отмоешь.
- Построились, убрать культи, равняйсь, по шайкам! - райкомовец заорал на контингент, - господину Козулию салют и перекреститься, не щадя живота. Извините, как по отчеству?
- Козулий Элохимович, но можно просто Козулий.
- Просто - это хорошо. Я даже ласково буду - Козя. Партия эта неровная, провинциальных много, некоторые даже нецелые будут. Нам главное вовремя, к Юрьеву дню поспеть, пройти Чистилище. Все православные, есть пара крещеных татар, и еврей, крещен с младенческих лет, необрезанный, - захихикал райкомовец, - не подозревает даже, что жид.
- Вообще-то нет ни эллина, ни иудея, - начал было Козулий, но райкомовец перебил: у вас нет, а у нас есть, всех помним, кто в каком поколении русский народ обидел.
- Стоять, стоять, я сказал, что валитесь, как голодные, - райкомовец заматерился, забрызгал темной вонючей слюной.
Козулий отвернулся, начал наполнять корыто, плеснул хлорки, жабьего помета, как полагается по инструкции. Подумал, еще хлорки прибавил. Уж очень воняли.
- Шагом, левой, левой, в корыто прыг! - скомандовал райкомовец.
Грешные души толпились, жаловались, что вода горячая, мыло невкусное... Наконец залезли отмокаться.
- Это не Сандуны тебе!
- Все покуражились, теперь ответ держать!
- Ты тут пропагандон не разводи, на нарах имели, и тут будем. Потерпеть надо.
- А чо пугаешь? Бить некуда, зубов неймаю.
- А как Бог есть, ну это... предстанем, а Он нас как есть увидит?
- Что увидит? Что он тебе мент? Под ребры даст? Ты вечный теперь, некого бояться.
- Ну Ад там, черти огнем жгут!
- Ну пожгут, - в голосе проскользнула неуверенность, - а ты у банщика спроси!
- Эй, ты, банщик, поди сюда, спросить есть.
- А ну заткнись, гнидящий, - заорал райкомовец, - он тебе не банщик, он ангел, Козулий Элохимович.
Души заржали.
- Как ты сказал его зовут? Это ж каких-таких народов будете, Элохимович?
Райкомовец плеснул кипятком: молчать, суки! Молчать перед ангелом.
Козулий взмахнул крылами. Души умолкли. Зеленая жгучая совесть охолонула ужасом. На минуту. Отдышались.
- Начальник, не серчай, мы тут подневольные.
- Ишь, ангел, настоящий.
Некоторые вытягивались посмотреть, другие в страхе сворачивались, в жижу зарывались.
Райкомовец присел на подоконник: Козя, милый, ну как вот с таким народом в Рай? Наверху хорошо, внизу плохо. Низы не хотят, но и верхи ведь не хотят. И все не могут! Железной рукой их в Рай, как велено. Но что-то сомнения у меня, - райкомовец понизил голос, медную пуговицу затеребил.
- Вот я начинал простым бухгалтером, таскал мирно понемногу. А свобода настала, и что? Пятерых сам задушил, пару-тройку приказал. Эх, нехороша свобода получилась. И меня вот тоже пришили, домой шел, с подарками, детишкам нес. Вот, смотри, - три пули получил! Народ, свободу ему подавай! воруют ведь, или пьют! А у вас там и красть нечего. И пить, наверно, нечего. И что я ввязался, зачем, в долю вошел. Нужна мне такая доля?
- У Вас вообще-то другая доля намечается - бездноватая, - Козулий хотел помягче. А то вон как убивается, что ему в Раю скучать.
- Бездноватая, бесноватая, один черт, беспокойствие сплошное. Ну ладно, пора и мне нырять. А ну двинься, райселянцы, - прикрикнул райкомовец и плюхнулся в корыто.

Козулий слил первую жижу, стал ополаскивать из шланга. Клиенты повизгивали, жмурились.
Наконец он решился посмотреть. На дне корыта мятыми комками сидела дюжина серых пятнистых душ. Смотрели испуганно. Не верили, что вот с ангелом встретятся. Настоящим, светлым, в клеенчатом длинном фартуке, в резиновых перчатках по локоть, золотые ангельские кудри подвязаны платком. Печальноглазый, капли пота на лбу блестят.
Козулия охватила жалость - негодные, рваные, какие-то безнадежные... Хоть железной щеткой дери их, хоть ножом скобли...По инструкции посыпал дустом и залил святой водой. Зашипело, поднялся пар.
Козулий заметил время - на десять минут процедура. Вышел за дверь на воздух.

По Москве шел дождь, веселый, барабанистый, легкий. Ангел снял платок, подставил лицо, крылья, запрыгал радостно. Блестели крыши, журчала вода ручейками, в лужу налетели птицы, барахтались, скворчали.
Козулий подышал еще, отер лицо и пошел назад. Скрипнул тяжелой дверью, обитой заплатанным коричневым дермантином. Зашаркал по грязному полу, по разбитым плиткам. Заглянул в корыто и поразился.
Ничего-никого не осталось там, ни крупиночки, ни душиночки. Только медная пуговица на дне блестит. Удивленный Козулий провел рукой по дну - ничего. Заглянул под стол, по углам, куда делись? Не первый год работает, привык к разнообразию грешников. Скукоживались - да, такое бывало, осыпались, пухли, белели, вонью пузырились. Но чтоб исчезли?
Позвал Бесноватия: может, наказанием себе не вижу их?
Но и Бесноватий не узрел ни души. Правда, не удивился: обратно в жизнь отправились, на мщение какое, или разбой.
Козулий заволновался: скоро небритый подойдет, что скажу?
- А так и скажи - не послушались, повыскакивали из Отмывальни и в бега ударились. Так на них святая вода действует, непокаятельно. Наоборот, можно сказать, подстрекает к грешнодействию. Он понять должен, он среди них живет, повадки знает. Да и сам такой, наверно, русский Агасфер.
Бесноватий обнял растерянного ангела.
- Не для тебя это место, Козулий, ты чувствительный, на милосердие падкий, ясности алкаешь. Попросись куда-нибудь в Индию. Там тебе спокойней будет, сидишь, колесо вертишь...
- А ты сам что не переходишь, Бесноватий?
- А мне тут место, неверующий я, сам видишь.

(окончание следует)

Начало:
http://zuzlishka.livejournal.com/146493.html

...
- В моргах у нас разделение. Если таджиков-узбеков каких привезут - не трогаем, - инструктировал учетник Кириллий, поглаживая песью голову на ремешке, - вот складай сюда, штабельком, аккуратно. Ихние демоны прилетят, заберут. На зеленую кнопочку нажимаешь - значит исламского вероисповедания душа прибыла, ихние каждую пятницу наведываются теперь.
- Много, ох, много иноверия в Москве, - запричитал Кириллий, - завели иноземное рабство не к добру, падет третий Рим, ох падет...
- С евреями синюю кнопочку нажимаешь, у них Азраил оприходует. Этих немного осталось.
А коммунистического поведения покойничья душа, тем красную кнопочку нажал и жди, сам не трогай. За ними гебешные должны подойти. Если не появятся пару дней, сам приступай апостольским образом.
Будут и неведомые - всегда жди, может придет кто за ними. Не придет - сам ополаскивай.
Глаза закрой и вспомни: ни эллина, ни иудея.

Козулий старался. Обмывал души, как положено, не спешил, но и не копошился лишнего.
Вечерами уходил гулять к реке, сидел на парапете, наблюдал. Город был сияющий, шумный.
Иногда Козулию хотелось примкнуть, погулять в клубах, покататься - тогда он одевался франтовато, крылья привязывал плотно к спине.
Научился свистеть, с девушками целоваться, горланил песни, танцевал - радовался молодости, сиял задором!
И работа уже не казалась занудной, навострился различать быстро, сортировал, кнопочки нажимал, откатывал чужих назначенцам.

На воротах стоял ангел Бесноватий. У него прозвище было - Опалимый: сжег свои крылья после известных событий, стал молчалив и насуплен, отводил взгляд. К живым был брезглив и осторожен. Да будь его воля, он бы и город спалил, да и вообще - прекратил бы этих человеков.
- Сначала людей заводить надо, сначала, этих уже не исправишь, не наставишь ни на какой путь, шатаются беспрепятственно туда-сюда, нет у них меры ни согласию, ни драке, на себя не оборачиваются, стыдом не рдеют, покаяние у них жадное, слезливое, до сердец не проникает. Пропащие, недостойные ни создателя, ни свергателя, - сокрушался Бесноватий в одинокой своей келье за ситцевой занавеской.

Как-то раз подошли к воротам двое...

(продолжение следует)

Переписывались пару месяцев.
Каждый день шутили по скайпу, она разглядывала его дом - светлый деревянный дом в два этажа. Большая комната с низким потолком, белые мохнатые ковры на полу. Книжные полки: вот и F.M Dostoevskiy, Solzhenitsyn, учебники русского. Привычно много книг, диски, телевизор на стене. Простая мебель - тюремная Икеа.
Дети показывали национальные пляски во дворе - что-то вроде танца маленьких лебедей с прихлопами. Вокруг вились три собаки, за ними не поспевал совсем маленький белый щенок.
- Это Шарик - имя за ваша русская честь, - гордо заметил Олафюр, - я читал Булгаков на английский языку.
Дети спели для нее "светит месяц".  Потом втроем пели красивую исландскую песню. Со смыслом - она дождется своего рыбака.

- Я хочу поехать в Москва и познакомиться. Я буду жить в отель, не беспокоить.
Онуфриева занервничала: ну ведь так хорошо сейчас, весело, интересно, а вдруг хуже будет? Вдруг не понравится он ей, или она ему? Сказать "нет" нельзя.
Видя, что она в растерянности, он прибавил: когда вы хотите.
- Конечно, приезжайте!Так, все, считай, ты пишешь роман про себя! Смотри со стороны: в аэропорту стоит Глафира БельскАя в узком кашемировом пальто с сиреневым шарфом. Маленькие сережки искрятся под темными локонами. Навстречу ей выходит мощный ... Медведь, Бурбон, Лесорубный грубиян! Шумно сопит, размахивает ручищами, ему жарко и хочется пить.
Онуфриева достает из шанелистой сумочки бутылочку сока...
- Вы меня спасли, сударыня Глафира, - гремит басом викинг и бухается перед ней на колени.

На самом деле все было не так: он не сразу узнал ее, потому что потерял линзу. Подслеповато щурился. Поцеловал руку, развернул букетик неведомых исландских цветов.
- Вы совсем красивая! Такие женщины есть в журнал про костюм! - смотрел на нее восторженно.
Она стеснялась толпы, ей казалось, что все смотрят на них и неодобрительно посмеиваются: русская-то немолоденькая, а ведь подцепила иностранца.
Когда выехали из аэропорта, он засмеялся и простодушно сказал: я хочу нравиться вам в жизнь.

Несколько раз Онуфриева садилась писать Олафюру и откладывала.
Всегда писала с легкостью - только успевай по клавишам стучать, и английский у нее без труда. А тут что-то не шло. И не то, чтоб она не хотела.
Он располагал к себе - улыбкой, прямотой и застенчивостью при этом.
Подругам она не рассказывала, начнут сразу: он не он, а цыганка с Бессарабии, просто жулик или кавказский аферист из Барнаула.

Вот подумай, Онуфриева, на что ты подписываешься? На пацанят-подростков, на мужика из Тьмутаракани. В стране у них кризис, так может он тебя и не зовет, а сам зовется к тебе. Мать в гробу переворачивается: опять из холодных краев прописку соискающий!
Онуфриева оглядела свою квартиру - одна в таких хоромах, 45 квадратных метров.
 С тех пор, как мать умерла, она редко бывала в ее комнате. Выкинула старье, купила диваны, гостиная вроде как. Но друзья обычно сидели на кухне по старой советской привычке.
Она любила свою комнату, любила сидеть на просторном балконе. Писала обычно, сидя на кровати, широкой, низкой, которую и не застилала никогда. Вот он тут поселится рядом, телевизор будет смотреть, пультом щелкать. А мальцы в бывшей материной. Двухэтажная кровать, два стола, чтоб не дрались. Неее, не захотят так, у него поди у каждого своя комната.

Ох, дорогой мистер Расмуссен! Знаю про ваш кризис. У нас тоже тут несладко, давайте лучше в Париже жить будем.
Но в конце недели вдруг села и внезапно написала. Отправила, не перечитывая, как Татьяна Ларина.
Отвлеклась и остальных посмотреть: серб, скулит по славянскому братству. Учился в России. Сам на имперских обломках и такую же ищет, не пойдет.
Два американца - оба из глубинки, этих пометим на будущее.
Бразилец с русскими корнями. Выглядит, как грузин. Тоже пометим.

- Работать надо, отвлекаешься много, - сказала она себе строго.
Стюардессы были на стороне Риммы, летчики помалкивали, и нашим и вашим. Штурман Эдик бесился: мужики, ну вы ж понимаете, с кем не бывало, чего насупились. Что мне теперь, на всех жениться что ли?
Сидели в гостинице, рейс с утра, не выпьешь, не погуляешь - дождь хлещет.
Пора Эдику с повинной идти. Или нет, после смены пусть кольцо купит и ва-банк. Мужику под сорок,пора  жениться. Пять лет девушку динамил.
- Противный ты, Эдик, противный - в сердцах выпалила Онуфриева, - за тебя, козла, Римму отдаю! Кровиночку мою! Римма, ну зачем ты его любишь? Таких Эдиков гнать метлой. А ты пять лет сохнешь!
Но редакторша стояла на своем: счастье с русским мужиком наконец. Средним, работящим, обеспеченным. С изюминкой - штурман вот, не вошь офисная, не пограничник сибирский.
И не пьющий - профессия не позволяет. И смотрятся вместе хорошо - оба высокие, стройные. На ладно, Римма, получай свое, выстрадала.
Но кольцо пусть купит в Лондоне, и там же предложение сделает. В красивом месте, в парке. А то совсем обидно читать.
- Эдик, решайся, пару страниц еще подумай, родителям позвони, сестре замужней для поддержки.
Послушал по телефону, как сестрины младенцы щебечут, умилился, да? Все, назад пути нет.
Некогда мне с тобой, Эдик, возиться, свою личную жизнь устраивать буду.