размышления о воспоминаниях и вообще

Пыль летела в зарешеченное узкое окошко подвальной тюрьмы проклятого города Ашхабада. Обволакивала лицо, когда была его очередь подышать у окна, посмотреть на дорогу, на серый тополь, скорчившиеся от жары листья. Их гнал ветер - шуршал, кружил - их затейливое движение напоминало о другой жизни, оставленной там.
Там - его уже давно не было, этого ТАМ.
Он попал сюда в феврале. Из окна по стене стекали струйки дождя. Коричневатые от глины. Подмерзали лужицей на полу. Можно было сковырнуть тонкую слюду замерзшей воды, приставить к глазам - тополь расплывался мутным сиянием, как на картине, которую он видел когда-то в другой жизни. Эта другая жизнь была короткой и страстной: бежал с ружьем, остановился на мгновение, на стене в мерцающей золотой раме картина - край леса, дерево на ветру. Повертеть ледышку - и похоже. Приходило воспоминание, как остановился на секунду перед дрожащим деревом. Хотел потрогать, забрать с собой, запомнить.
Тогда кликнули, рванул дальше победителем. А сейчас? Вот ты ним, с этим размытым деревом через волшебную ледышку. И не бежишь, любуйся сколько хочешь.

Народу в камере было немного. Сменялись смертью. Особенно зимой и в саратон*. Саратон приносил колючий песок. Засыпал горло. Горел в глазах. Он боялся этих дней. Боялся остаться один в камере. Даже страх перед доносчиками уступал, и страх перед допросом, пыткой, битьем. Живой рядом внушал надежду. На что? Что выйдет туда, где пыльное дерево? В тюрьме возникла привычка думать о себе как о постороннем. Как о нем расскажут семье, как напишут родным. Он думал так смиренно, иной раз вдохновенно даже, отчего уходил страх и возникало странное успокоение с миром без себя.

Однако, пролетели и эти дни, и он уже сидел на полу в дощатом вагоне. Дремал под стук колес, укрывался руками от ветра из щелей. Холодно. Тут и саратон вспомнишь благодарно. Сколько ехать? Неплохо бы долго, сидишь тихо, не дергают, не бьют. Голодный? так привык уже. В тюрьме ему снились отчаянные сны, стремительные, старательные - вот он карабкается на стену, за ней должно быть море, пошлые сны узилища во все времена - море.
По дороге в лагерь ему снилась тюрьма. Вонючая солома в камере, склизкие стены зимой. Песок летом, колючий ветер сквозь решетки. Пыльный тополь, собака, спящая в его тени. Он скучал по ней - она приходила иногда к окну, и он делился с ней хлебом. Охранник отгонял ее камнями.
-Ты уходи, уходи, а то побьет опять. Он боялся привыкнуть к ней. И сейчас отгонял ее во сне. Не время для дружбы, окаянный он, погубит. Навсегда окаянный. После приговора он понял, что не выбраться ему. Прощай собака, будь осторожна.

______________
*саратон - горячий ветер из пустыни, другие названия - сирокко, шарав, хамсин

...Он приготовил подарок прокурорской внучке - несколько вечеров сплетал из осоки лодочку. К ней - барашков.
Плести его научил один старик на базаре. Он продавал игрушки. Так ловко полосовал узком ножиком осоку, она завивалась по краям. Быстрыми движениями скручивал, связывал, палочки обматывал травой - и вот, барашек, кудрявая шерсть, деревянные копытца.
Старик был неразговорчив, напевал под нос на чужом языке. С ним было удобно и легко. Иван быстро осваивал нехитрое ремесло.
К старику приходила женщина, приносила еду. Делились. Иногда, перед праздниками, игрушки хорошо продавались, старик давал ему денег.
Он отважился спросить, как попал сюда? Старик оказался евреем из Польши. Выселенец. Молился на Сталина - не пригнал бы, сгорели бы все. Вот так с внучкой на руках в тридцать девятом году отправился. Где пешком гнали, где в товарняке. Внучка выросла уже, вот приносит ему кошерное поесть.
- Как же вот на Сталина молитесь, а на Кашгарке погром? В Москве врачей берут, в Ленинграде.
- Молодой человек, вокруг еврея нету верности. Вчера спас, сегодня стряс. А промежду пожили немножко - уже хорошо.

Когда в тридцать девятом году от Замиры перестали приходить письма, семья затаилась.
Мать тихо плакала - зачем отпустила дочку в университет? Mогла бы и тут учиться, в педагогическом в Ленинабаде. Тихо у нас, может и не тронули бы.
Мысль о том, что ее посадили, не вызывала сомнений.
Не знали только, что делать? Ехать в Москву? A как же младших оставить? Bдруг тоже заметут, тогда их тут в детдом на голодуху ...
Как узнать, сколько дали, куда отправили?
Mысль о расстреле тоже приходила в голову, но отгоняли, не даст Отец, не позволит. Что-то вроде благодарной уверенности мелькало, глядя на черноусую икону.
Пойти в местное НКВД? Tоже ведь сразу заберут, как членов семьи.
Во дворе старались пробегать, мельком здоровались с соседями. Да в те времена соседи не надоедали друг другу, каждый старался незаметно, боком. Как будто незаметность спасет, пробежишь в тени грозного крыла, и когтем не заденет.
Незнакомых на улице было мало, так, иной раз проходившие на базар застрянут, вытирая потный лоб, присядут на ступени. Уже пугались.
Милиционер ходил свой, но его не спросишь. Донесет.
Когда собирались с родственниками, молчали, они не спрашивали о Замире, ну родители и нe начинали разговор.
Через 7 месяцев пришло письмо из Москвы, от студентки-сокурсницы. Странное: что вроде как Замире хотелось в экспедицию в Сибирь, но не взяли ее, она собралась на Урал.
Гадали, как понять: в yральских лагерях? или что?
Рассказали родным. Сестра отца сказала: поеду искать, y меня детей нет, муж умер, мне терять нечего. Провожали на поезд, как хоронили.
Писем не было, но через полгода она вернулась. Повидала Замиру в лагере. Мать заметалась поехать к ней, но пока собиралась, началась война. Выезжать из города запретили.

Замира вернулась. Ходила с трудом - ноги отморозила, отрезали пальцы. Ушла жить к отцовой сестре, с матерью не сложилось.

Младенецъ женскаго полу Анна Лебеденская род. 22 марта 1900 г. в г. Ельце Орловской губернiи.
Барышня Анечка, балъ в гимназiи.
Революционерка Маша (партийная кличка) в поезде в Иркутске.
Член РСДРП(б) товарищ Анна на рабочей стачке.
Студентка А. Лебеденская в Ленинградском университете.
Член ДОСААФ Аня Лебеденская на сборах в Ленинградской области.
Курсант рядовой Лебеденская.
Особист лейтенант А. Т. Лебеденская на Белорусском фронте.
Фрау Лебеденская, секретарь комиссариата оккупационных войск в городе Лейпциге.
ЗК номер 141910 в Норлагере.
Гражданка А. Лебеденская, реабилитированная, прописана в городе Темиртау, ул. Красноказарменная дом 45, строение 3, квартира 2 (четыре звонка).
Член КПСС Лебеденская, второй секретарь горкома в г. Семипалатинске.
Ветеран уважаемая тов. А.Т.Лебеденская на встрече с пионерами города Ташкента.
Пенсионерка Анна Тимофеевна имеет льготы по квартирной плате.
Госпожа Лебеденская похоронена 22 марта 1997 года на православном кладбище города Ташкента.

Дядя Ильдархан был везучий человек.
Когда учился в Москве в университете на юридическом, по ночам разгружал  вагоны. Один раз вагон покатился и придавил двоих, он остался жив, только пальцев на руке лишился.

Он получил красный диплом и уехал по направлению в Башкирию, в маленький городок, в поезде познакомился с купеческой сиротой - она ехала в Уфу преподавать в музыкальном училище. Ездил к ней целый год, потом она приехала к нему в глушь. На свадьбу им подарили самовар и одеяло. Дали теплую комнату с двумя окнами на юг.
Ильдархана не взяли на фронт как инвалида, он организовывал эвакуацию заводов на Урал.
В сорок девятом году у них родился мальчик.

Когда сыну было полгода, их арестовали, в один день. Повезло - родственница гостила у них, забрала младенца. Они попали в соседние лагеря. Иной раз даже виделись издали, и записочки передавали. Повезло с вертухаями - добрые люди попались.

Вышли за смертью супостата в 53 году. Забрали сына. Он был молчаливый спокойный мальчик, не шумел, крошки доедал со стола, благодарил.
В 62 году их реабилитировали и ему отдали партбилет. Он пошел праздновать с друзьями, напился. Потом с родными - напился. Потом и без праздника напился. Так в неделю стал пьяницей.
Ночью будил сына, велел стоять смирно и отвечать на вопросы: почему твоего отца посадили? почему мать посадили? Мальчик стоял тихо, не плакал, не отвечал.
Ильдархан качался над ним, слезы текли по лицу, жена уводила его спать.
Со временем Ильдархан стал злым, бил посуду, и жене доставалось, даже сыну иной раз. Она забрала ребенка и уехала. Он просил прощения, иногда посылал деньги, обратно не звал, говорил, что пропащий и хочет умереть.

Когда сын поступил в институт и уехал, она вернулась к Ильдархану. Он был почти слепой. Наливала ему по рюмке 3 раза в день, не больше. Кормила, мыла, читала газету вслух, играла на пианино. Повезло ему с женой.

- А чо он меня в рай не пустит? кто он такой, чтоб жизнь мою судить? сам бы шелуху картошкину с корой варил. Ты мне богом в зубы не суй. Воровка я, да, у соседки суп отливала, дитя кормить. Я сама - ни капельки, только облизать потом. Меня и прокурор не судил, отпустил меня, а ты богом мне грозишь? А я значит у него в раю кушать досыта не буду? у бога? нигде не буду. Слышите, граждaне-товарищи, нигде сытая не буду, никогдаааа...
- Гражданочка, тихо, садись тут и молчи! чо это она падает?

Гражданка И. умерла от истощения в больнице на следующий день. 1955 год. Десять лет после войны.

Ей казалось, что он умрет осенью. Темными ветреными вечерами она прислушивалась, не выключала свет. Засыпала в кресле возле кровати, боясь уйти, оставить его одного, пропустить последнюю минуту.
Но этого не случилось, и осень, и зиму он как-то прохрипел, и только весной старику стало хуже. У него выцвели глаза.
- Я скоро умру, совсем скоро.
Как-то днем она вышла в кухню, он засуетился, подтащил боковую подушку и накрыл лицо.
Он старался задержать дыхание, внезапный горячий свет ожег его изнутри, выступили слезы. застучало в ушах.
 Его выдал хрип, она прибежала, рванула подушку.
- Не смей!
Ему стало стыдно за неудачу. Дыхание шумно клокотало в горле, слова не получались.
Через месяц он милостиво умер в больнице.

Эта отчаянная хитрость требовала от пятилетнего человека расчета, хладнокровия и стремительности. Сидя с ногами на табуретке в коммунальной кухне, зажав в руке кусочек сахара, нужно было подманить злого пса Петутунну, и, когда тот потеряет бдительность, кинуть ему в дальний угол этот сахарок, а самому быстро сигануть в комнату к соседке и успеть захлопнуть дверь перед обманутым страшным рыком. А там уже, в заветной комнате, можно было резаться со старушкой в домино или рассматривать журнал "Огонек", или вообще валяться на диване.
Вообще-то Петутунна звался у взрослых Пушок, он был белый шпиц не только необыкновенной злобы, но верности и упорства. Он мог застращать приезжих родственников, и они боялись выйти из туалета, он мог вцепиться клыками в ногу соседке, но честно предупреждал о намерениях оглушающим визгом, переходящим в рычание.
Петутунна любил свою хозяйку, но и с ней был строг, не одобряя ее гостеприимства.
Он был уверен в себе несокрушимостью боевого ангела.
Потом Петутунна заболел раком,и его пришлось усыпить.
Его строгая душа переселилась в кота Плюшку, пришедшему в коммуналку спустя несколько лет.


Кот Плюшка был избирательный человек.
На свете было немало людей, которых он не любил. И не зря. Он не любил плохих гостей.
Например, надменной жене историка он накладывал в сапоги, пока та тискала свои слоновьи ножки в узких итальянских туфельках.
А когда блудливая женa полковника удалялась с любовником в спальню - насиловал ее лисью шапку, многозначительно урча.
Доставалось от него и коренным жителям коммуналки, кого драл, вцеплялся в голые подхалатные ноги, помечал углы вонючими писками...
Иной раз иезуитствовал: стремительно пробегал среди любимых статуэток на серванте, не задев ни одной, и, прыгнув на шкаф, наблюдал сверху: ну что, захолонуло сердце? валерьянку пить пойдешь? понюхать дашь?
Один раз Плюшка явил общепринятую гуманность. Когда ребенок заболел, кот сидел всю ночь рядом с его кроваткой. Сидел, не пил, не ел, не спал. Демонов отгонял.
Когда коммуналка распалась, он уехал на окраину. Не захотел жить в доме, сгинул во дворе.

Кто читал про нашу детскую любознательность, (http://zuzlishka.livejournal.com/52847.html), может быть, помнит учительницу немецкого Розу Исмаиловну, которая хрюкала в платочек.
Она действительно была веселая женщина.
Она считала, что ей очень повезло в жизни, когда она закончила Ленинабадский педагогический институт, вышла замуж за ташкентского татарина, переехала на нашу улицу и пришла работать в нашу школу.

Но в начале жизни Розе Исмаиловне не повезло: она родилась крымской татаркой в 1933 году в Крыму.

Так вот, когда она была еще просто девочка Роза и была война, они уже почти не учились. С утра ходили в школу ненадолго, а потом собирали каперсы вдоль дороги, орехи в заброшенных садах, помогали на огородах, в общем, пытались прокормиться.
Однажды утром они пришли в школу, как обычно, но потом их окружили солдатами и повели к грузовикам.
- На экскурсию? На дальние огороды?
Грузовики затянули брезентом, чтобы ничего не было видно вокруг. Они стали петь, чтобы подавить заползающий страх. Их привезли на вокзал в Симферополе, затолкали в вагоны. Каждому дали хлеба и сухой тараньки. Поставили в вагон бидон с водой. Закрыли двери и повезли.
Девочка Роза не могла плакать. Ей казалось, что это все происходит не с ней. Она оглохла. Она даже не хотела смотреть в щелку на уходящие знакомые холмы, внезапное серое болото, темнеющие полустанки чужих деревень.
На большой станции их выгрузили. Только тут она почувствовала вонь, духоту вагона, липкую грязь на руках. Глухота вдруг прошла, крики, стоны, ругань неслись со всех сторон. Все навалилось на нее сразу, она расталкивала других детей, пытаясь пробиться к взрослым, стоящим отдельно за цепью солдат.
Цепь расступилась, ее схватила за руку какая-то женщина, потащила к матери, сидящей на земле возле больного отца.
Снова погрузились в вагоны, уже семьями, им накидали хлеба, мешок картошки.
Ночью умер отец. На станциях их пересчитывали, два солдата вытащили его и положили на насыпь. Русские женщины стояли поодаль, две с мешками, им разрешили подойти к вагону - отнести корм для татар. Одна тайно сунула Розе пару вареных яиц.
Розина мать сорвала с шеи серебряное ожерелье, кинула русской - похорони моего мужа, прошу тебя.
Солдат поднял его и положил за пазуху.
Поезд тронулся. Русская закричала: похороню, по-людски сделаю, Христом богом клянусь.
- Аллах тебе защиту...
- Как звали его? имя скажи, - русская уже бежала вдоль вагона.
- Исмаил, Исмаил, Исмаил...