zuzl: (gabi)
Почему его звали ? У него Душа не вовремя случилась.
Когда Большое Ослушание вышло, разозлился Отец.  Гроза была на все Небесье, расколотил глиняные формы, для ангелов предназначенные.
Лишь некоторые уцелели.
А тут подвернулся под руку комок дрожащий, ну и сунул его Рассерженый в уцелевшее глиняное тельце. Отвернулся и спать пошел.
Наутро вытащили ангела, отряхнули: вроде как обычный на вид, ну кривой немножко, но не убогий совсем уж. Пустили его. Попрыгал неуверенно, но крыльями замахал. И назвали его Тадиэлем в память о Страшном Дне.
Но детство провел смирное, бесхлопотное, молчаливое. Тень, а не ангел.
Куда такого определять? А ведь надо, Божьи харчи на халяву не жуют, трудиться надо. Такой, куда ни ткни его, сидеть смирно будет, послушно, на самые помои определить можно.
А с другой стороны на помоях строптивости случаются. Как бы не заурсил. Что у него на уме? Сидит, молчит, глаза долу, крыло кривит, прикрывается. А как встрепенется?
Думали, думали, и определили совлагерно.
Там жизнь однообразная, скудная, сиди на заборе, поглядывай, доноси время от времени: вот этот спички заныкал, а вертухай ему зубы выбил. Наказать обоих, одного за ослушание, другого за озлобление.
Сидел Тадиэль на заборе, зацепочки ставил, заносил пофамильно-погрешно...
И возникла у него нечаянно мысль, нетвердая, испуганная, скомканная: а как должно быть? И вообще, есть ли это "должно", чтоб для всех, и для Отца, и для этих, сгорбленных заскорузлых, вонючих ногтей и гнилых зубов, серого тела, слезливых воспоминаний, голодного краденого смеха, чтоб для всех - "что есть истина"?
Всяким словам учили его, смутное их значение ловил он, чувствовал, и теперь хотел найти тут, в жизни Господних Чад, скрипящих по снегу валенками, их ясное подтверждение: истина, любовь, вера, слово....
- Ну с верой, пожалуй, так будет: она обнаруживается, когда страшное случается, - говорил ангелу Тадиэлю сухой старикашка. Затыкал драные валенки скомканой газетой, осторожно затыкал, чтоб передовицу случайно не задеть. Разглаживал на столе листки, портреты усатые в сторону откладывал.
- Вера - это доверие хозяину, вот я есть сейчас, как это: раз и исчезну? Не допустить такого! Кто не допустит - тому и вера. Вот последний зуб отломится и можно в вечную жизнь, там и жевать не надо, - старик путался, повторялся. И рад был поговорить, и усталость брала, давно не думал словами, не случалось.
- Видишь, глупо как получается вера - это доверие будет. Смысла постороннего нет, в себе вера варится. Ведь кому доверие? Себе, но не себе вот этому, твари, а себе, который вместо тебя должен быть, внутри, непуганый, небитый. Вот вера и есть гордыня, несогласие с жизнью. Видишь, еще одно слово нашел - несогласие. Все словами кувыркается. Жизнь любое слово опровергнет.
Не мучайся, Тадиэль, не ищи, сиди себе на заборе, как Отец повелел, доверяйся, Ему виднее...
- Любовь? Разная она, несовместная. У мужика любовь гордая, самолюбованная, у нас у баб иначе будет, - говорила ангелу Тадиэлю серая женщина, теребила непослушные волосы, под платок убирала.
- Любовь, она не видная и словами не напрягает, да и нет ее, вечной. Это в молодости бывает, поколотится внутри и суетой отойдет. И слов для нее не хватает, а скажешь - как обманешь.
Вот орешков налущу, тебе в ладонь насыплю - уже любовь. Не вопрошай, Тадюша, сиди себе на заборе тихонько, раз Отец тебе определил, лишний раз сморгнешь, не заметишь греха из жалости - уже любовь.
- На себя посмотри - вот совершился ты по недоразумению, - говорил Тадиэлю сутулый студент, самокрутку мастерил неслушными битыми пальцами.
- Недоразумение, случайность, оплошность, недогляд - вот причины существующего среди человеков. Что свершилось, то истина и есть.  Вот ты, ангел Тадиэль, и есть осколок истины, случайной, безобъяснительной. Прими себя совершившегося без причин.
Истина - когда и верить не надо, и поделать ничего нельзя, и причин не обозреть. Вот есть и все тут! Безвластное сущее.
Сиди себе на заборе, раз Отец тебе определил, вот в согласии с истиной и скоротаешь свое вечное время без смятения слезами или совестью.
Ну что поделать, пристроился ангел Тадиэль на заборе, привычно крылами накрылся и задремал до рассвета.
Снился ему Райский Сад, теплая Отцова рука на затылке, и шепот: ангелочек мой любимый
zuzl: (gabi)
окончание
начало:
http://zuzlishka.livejournal.com/151449.html
http://zuzlishka.livejournal.com/151741.html
http://zuzlishka.livejournal.com/151998.html



Ну, так что сегодня делать будем? на бульваре сидеть?  куда пойдем?  Он понял вдруг, что ему скучно.
Как бы так, чтоб пообщаться без надоедства, без тела бренного, устали ходить туда-сюда, обниматься, зевать потихоньку, в туалет отходить, на террасу подышать. Весь мир к чему идет? чтоб общнуться не обременительно. Одним духом.
Нужно ли мне? Не с кем мне общнуться, кроме кассира в магазине. Да и не хочется. Ну что я скажу? Погода? Она и так видна, известна на ночь. Политика - обговорили хором. Опоздал, и мнение не вставишь. только и обсуждать чужое.

Не участник я этому миру. Пути его не участник. Что делать-то? Куда свою вечность приткнуть? Себе уже все объяснил, что мог. Что не смог понять - то мусолю потихоньку, откладываю. Спросить боюсь, вдруг это последнее мое будет...
Может, вечное геройство явить? Найти плохих-хороших в запале, примкнуть, на войну пойти. Вот интересно, попадет в меня пуля, а я вечный, сплющится, или навылет бескровно? Сколько смертного можно попробовать. А страшно, да? Вдруг окажется, что не вечный. И помрешь больно. А так витамины пил, на солнышко глядел. И не требуют к отваге, к добру-злу. Сиди, дед, сами разберемся.
Иногда ему казалось, что самые свои настоящие минуты он прожил на войнах. Перед атакой, или в начале, пока еще не устал бежать, кричать, в этот момент он чувствовал себя ангелом разящим. Вершителем, владыкой мгновения. Смешно потом, когда вспоминал. Откуда это слово взял: "ангел разящий". Это со своей стороны ангел, а с той?

Для этого на свет пришел - играть со смертью, а потом в наказание, или в награду - на тебе, бессмертный. Да что заладил - бессмертный, бессмертный. А ну проверь: выйди на середину дороги, где грузовики несутся. Или с моста прыгни! Ну хорошо, на дороге разумно уцелеть можно - объедут как нибудь. А с моста? Ангел за ногу схватит? Вихрем унесет, обратно поставит?
Интересно, а еще такие есть? Объявление дать: я вот вечный, желаю познакомиться с вечным/вечной. Возраст не важен, ха!
И кто придет, кроме воров на сумасшедшего? Санитары, заблуждение облегчить?

Э, а вот, может, я на небе уже, где вечно душа проживает, или в аду? Не, не может быть. Там ведь как, согласно обычаям: придешь обмытый, тебя спросят про состояние души по отношению к делам. От чистого ли сердца действовал? За родину убивал или как? Себе крал или голодного кормил? Укорять начнут. В очереди сядешь, к тебе другие обмытые пристанут со своими жизнями, сомнениями, скучно им молча сидеть, любопытство, опять таки... Натерпишься, пока душу определишь.
Не, такого еще не было, живой значит.  Не заговаривают со мной в трамваях и на скамейках. Не располагаю.

А если самому заговорить?
- Знаете ли, во время первой мировой войны я случился быть пулеметчиком, и дали мне коня для лафета - тяжелого ... в грязи завязли, а тут...
- Извините, дедушка, в каком кино это?
- Да не в кино, я сам, говорю
- А, извините, мне выходить сейчас...

А может, мне к врачу пойти? Заинтересовать науку: вот, вечный, сердце стучит...
Может, пенсию прибавят, инвалидность у меня - вечность жизни. Во-первых, психическая инвалидность: сменяющихся человеков вокруг терпеть, хоронить их, причитанья слушать. Во вторых - телесная, к новому приспосабливаться: звуки, скорость, приборы всякие, еда другая.

А как пользу для человечества извлечь? Какой пример устремлений, чести и благородства, награжденный бессмертием. Буду бесконечно улицы подметать. бесплатно. Ничего больше не сумею уже. Умственно не соответствую руководить и направлять. Вечноподметальщик - так и до святого недалеко.

Господи, как надоело-то. И не думать не могу, и думать скучно. И подметать не хочу. И направлять тоже. Окаменеть хочу, раз уж все равно навсегда.
Господи, дай окаменеть, одервенеть, оледенеть! Вынь ты эту болтливую душу из меня! Отпусти, наконец!

Подошел к реке, камни в карманах. Холодно ногам, иди, иди, не отступай. Вниз смотри, там избавление надежно, внизу, в темной воде. Протяни руки, так легче вниз, вниз...Какая горькая вода во рту, в глазах, иди, не бойся...
Еще немного, на колени встать, лечь, на дно лечь, мягкое какое, тина, что ли?
Неужто и в воде бессмертен? Отец русалочий...Что это? Так и буду ползать тут? Тьфу ну, скользкое какое всё. А ну вдохни воду, глотай. Глотай, должно темнеть внутри. Да тут и так темно...Как должны выглядить признаки смерти? Удушье? Вся жизнь перед глазами, как одно мгновение прошла? Ничего нет. Черт! ничего!
Лег на дно, не холодно даже. Глаза закрой и не шевелись. Ну не шевелюсь, не уходит жизнь, что делать не уходит! Господи, помоги!

Поплелся назад, мокрый. На дороге полиция остановилась - дедушка, что случилось? В больницу отвезем.
- Нет, я в порядке, вечный я, и больница не поможет.
 Настаивать не стали. И без него забот навалом.
zuzl: (gabi)




продолжение 2


начало:
http://zuzlishka.livejournal.com/151449.html
http://zuzlishka.livejournal.com/151741.html



Вдруг ему захотелось молодости.
Нет, пока не бегать-прыгать. Осторожно так. Молодости изнутри - бояться, страдать, сейчас или никогда. Строить планы, знакомиться, учиться.
Долго прислушивался к себе. Когда старился переживал - вот не старею в душе, обидно, что с телом делать? А сейчас, когда вечный? Буду стариться еще, или уже вот так всегда?
Ощупал себя, пальцами пошевелил, головой покивал.
А вот если парализует, а я вечный, что делать будем? Или не парализует, а деньги кончатся? Вот кстати, нашел, за что зацепиться, деньги кончатся. Вот он, символ смерти - деньги кончатся. Ни еды, ни тепла зимой.
У него были деньги, пенсии хватало, но совсем впритык. Тащил из сбережений понемногу, обычно зимой, отопление дорого. А вот не буду обогреваться - все равно не умру?
Уверенность в вечности требовала доказательств. Вот не ел два дня. Чувствовал голод, но не сильно, надо бы подольше не есть. Ослабну ли? Сердце заболит, голова? Нет вроде. Значит, можно и не есть, и комнату не греть, деньги сохранить. Для чего? Поехать посмотеть, как другие живут? Что кушают, о чем думают, как поют-танцуют...Как смерти боятся?

Сам удивился - вроде как вчера так рад был, что жив, видит-слышит-ходит, а сегодня молодости захотел! И не из своей скромной прошлой молодости захотел выбрать - из сейчас. А как выбрать - сиди на скамейке, смотри, как молодые ликуют, или к морю сходи - там посмотри. Выбрать и..? И что? Как играть в нее, в чужую молодость? И денег нет, и мышцы не те. Для молодости бегать надо, смеяться громко, любовничать. И почему в молодости вечным быть нельзя?
Да погоди радоваться-то, может, это тебе кажется, что вечный, может завтра кирдык хватит. Сиди тихо, выпей рюмочку, зажмурься на минутку, сильно зажмурься, чтобы искры в глазах появились. Вот и помолодел без затей.
А вообще, ну вот я вечный, а тут война, как в кино: конец мира для всех, для всех сразу, не только для избранных на убой. Что делать будешь? Ходить средь развалин? Так ведь уже ходил в молодости среди них, участвовал. Из пушки палил, пылью задыхался. Изумлялся - вот стена была, труба до небес дымила, а вот теперь нет ничего. Так изумлялся гневу человеческому, что и радоваться забыл, что сам жив.
Стоял, трубу оплакивал, как живую. Вот ведь как, рядом лес спалили дотла, и ему это не казалось странным, а вот трубу жалко, как будто от себя руки-ноги оторвало.
Как радость после войны вернулась? Когда тихо стало? -Не заметил. Когда домой пришел? - Нет, не радовался.
Дома все еще по инерции на войне были. Не то чтобы жили, а про запас - откладывали жизнь на потом, когда пройдет? А что пройдет-то? Вот родился ты сейчас, и ничего не пройдет. Успеть бы жизнь дожевать в своей нищете.
Ну да, для детей жить? Его это никогда не смущало и жертвой не казалось - ну да, для детей. Для тех, кто сам кусок не добывает, своим поделиться, а то и весь отдать. Это не напрягало его - голод, холод.

Напрягало бессмыслие. Казалось, ничего не менялось вокруг. Не в смысле внешне: трактор сейчас, а раньше плуг с лошадью. Или, что кричать не надо, телефон есть. Бессмыслие повторения. Все равно чего: войны, драки, слез, обид. Подстерегающего на пути.
Что есть путь жизни - там, внутри? Умирание участника, рождение наблюдателя. Кто там бог внутри, как читал однажды? Наблюдатель. Вот говорит самому себе: Что натворил? Или зачем поспешил? Не останавливает, не подталкивает. Усмехается с обочины.
Ну вот я побежал, сердце клокотало, задыхался, не успевая. И что? Мгновением своим вызов бросил времени? И как волновался - сейчас или никогда. А когда этого "никогда" нету, потому что есть только "всегда"? Если бы знал, что вечным окажешься, волновался бы так? Трепетал? Хватал-бросался?
 Он вспоминал свою любовь. Одну, другую, третью. Когда же они кончатся? Надоедали они ему разговорами, надоедали привычками, платьями своими, расческами с застрявшими волосами. Со временем он знал заранее, что скажут, как посмотрят. Утомился.
Вечный должен один быть.

Ишь, как приноровился охотно - вечный. А вдруг нет? Ты не забывай очевидные истины. Они говорят, что жизнь - того, коротка-нет, но кончается. И кончается некрасиво - холодным и застывшим. А как там душа прекрасная вокруг кудахчет-носится - это никто не видит и не знает.
Говорят, что есть такие, кто видел ее, душу умершего: назад просилась, ворковала. Да кто проверит? Мало ли говорят, чтоб внимание привлечь? Или деньги. Или славу какую-никакую.
Мне сейчас, если вечный, лучше ни с кем не связываться. Хоронить опять? Нахоронился уже. Даже слезу не выдавишь, косятся все: очерствел, зажился. И слушать все это про покойников: был такой прекрасный, а вот ушел, покинул. А был ли такой? сколько натерпелись от него, пока он жил, надоедал день и ночь.
Вот есть ли человек, кто зла не вспомнит? Честно? Или врать будут? Был кристальный, не украл, не соврал? Да нет таких.
Герой - так наубивал кучу незнакомых. Не герой - так предал тихо. А между ними есть кто?
Я вот герой, наубивался, то в одну войну, то в другую. Станут они в ряд - незнакомые убитые люди. Не будь войны, может и дружил с ними бы, пиво пил, на рыбалку ходил.  И они жаловались бы на жен, на политику, на цены.

Легче женщинам - они реже убивали. Скорей наубивались сами.  Интересно, а если бы женщина вечная была? Что бы лелеяла, хранила, хотела вечно? Так бы и подтирала за всеми, кто на свет появлялся, не разгибаясь. Тоже неплохо, смысл жизни явный, не скроешься за словами да молитвами. Вот вечная женщина - плодила бы вечно, расползались по свету, умножала жизнь...
Нее, страшно подумать даже. Стоят рядами, и множатся, множатся.... С виду одинаковы, а внутри у каждого - бездна, и смерть пугает... Не, женщине вечной быть никак нельзя, несчастье это неотвратимое, как лавина.

продолжение следует




zuzl: (gabi)
продолжение 1
начало:
http://zuzlishka.livejournal.com/151449.html


Проверил через годик. Да, пожалуй вечный.
Стал вспоминать, когда боялся смерти? Да все время боялся, когда маленький был, ночами, в темноте. В поезде, когда он влетал в туннель, бешеная темнота кругом...
На войне зажмуривался от ужаса, до красного всполоха. Там другая смерть была, обжигающая, вспыхивающая.
А сейчас? Белая, спокойная. Приличная. Время сделало ее желанной достойной соучастницей жизни. Уважение - умер ста лет от роду в кругу детей и внуков, на своей постели. Пошамкал губами, похрипел - и все, даже не дернулся лишний раз. И одеялом закрыт - срамного нет. Не война - кишки наружу, не безвременная - синюшным младенцем. Непротиворечивая смерть - глядишь на усопшего, и не хочется думать, что жалко вот - не бегает на лужайке, не смеется. Даже если не надоел. Вспоминают не его уже, не вечностарого. Себя с ним вспоминают, вот что.
А с ним и вспомнить некому будет, ушли все.
Ну фотографии - он ли это? И эти рядом, кто такие? Замершие лица. Специально серьезные для воспоминаний. Как на памятник готовились.
Вот они ходят вокруг, спешат, боятся смерти, отгоняют ее в темную пустоту. Закрываются от нее радостью и плачем. Или едой, песнями, торопливым шепотом. А потом замирают и фотографируются. Примеряются к воспоминаниям о себе.

А мне радость небоязлива - просто так, и закрываться не надо. Боялся раньше лишнего подумать: вот радуюсь, а сейчас влетит эта тревога, как бешеный поезд, секундой позже - и нет ее. Только звон в ушах остался, оцепенение, касание страха. Благодарность, что не задело.
Вот раз я вечный, буду в радости жить. Тайной радости. Все равно не поверит никто, что вечный, посмеются, что выжил из ума...
Придуриваться буду - вот я старый, на пороге смерти, жалеющих вокруг собирать. Злорадно. А вы думаете про себя: я молодой, погожу еще, а он вот, уже-уже... А не уже, и не на пороге! Это вы бойтесь за молодость. А мне не надо. Зачем мне молодость, если я вечный?

Вот в детстве недоумевал: ну как же можно исчезнуть навсегда? Нет, есть такая дверка, ушел за нее, а потом смотри оттуда на чужую жизнь. Просто сам не участвуешь, мороженого не ешь, на солнышке не гуляешь, но других-то видишь! Как участвуешь! Вот газету читаешь, телевизор смотришь - и участвуешь в общей жизни. Так и посмертно глядеть будешь!
Вот сейчас и за дверку не зашел, а смотрю, скольжу взглядом по вашей бренности. Детские опасения, жалкая мечта - не лишиться взгляда на чужую жизнь. Вот, не лишился, гляделкой вечной участвовать буду.
Может, я и есть бог? Не создатель, но смотритель? А то и помогатель - школьникам дорогу перейти. Посюсюкать с младенцем, чтобы плакать перестал. Или полицию вызвать, когда драчливые бушуют?
Я знаю про них всё, как ужас отгоняют, цепляются за слова. И умереть боятся, и несчастья переживать в бедности и бессилии. И потерь  - всего боятся. За вечность можно приучиться жить с ними, с потерями.

Вечность - вот что делает раба, нехозяина своей жизни. Лишает веры, лишает действия. Горе от радости не отличает. Рутина, одна рутина, и дней неперечет...
Что же? Вот оно, главное земное благо - смерть. Источник подвигов-свершений, грехов и добродетелей. Вот она, мера жизни. Как истину нашел, заволновался слова подыскивать. Жалкий пафос: сейчас все перечислю, ради чего живут, душой маются, плоть кормят.
А мне и жизнь мерять нечем, раз вечный. Ну сегодня не выпью рюмочку, на солнышке не понежусь - так завтра придет. Раньше спешил, боялся завтрашнего. А как дождь наступит навсегда? А как потом заболею, ноги откажут...

продолжение следует
 
zuzl: (gabi)
начало


Когда похоронил жену - не горевал сильно. Вообще не удивился смерти. Уже был старый, и она тоже. Последние годы ходила молча, жевала, уставившись в окно.
Вот сына похоронил - это да, странно ему было. Но и сын уже был вдовец, и правнуки были у него. Старый сын.
- Сколько же мне лет? не мог вспомнить, стал события перебирать. Какие вехи - войны, наверное. Добрался до первой мировой. Что ж это, мне за сто? Никого уже кругом. Никого, с кем хлеб делил, словом обмолвился.
Ходят чужие вокруг. Вежливые. Помощь предлагают.
Все изменилось, не заметил как. Простыни теперь с резинкой по краям, не комкаются, телевизор - кнопок много, управляется с трудом.
И еда стала другая, развертывать долго, ножницами разрезать упаковку, раньше вынул из газетки - и вот она еда, селедка, хлеб.
Долго текли зимние дни, темнота, уют, тепло в доме. Летом он любил гулять - давно один, легко, свободно. Не слушать монотонную болтовню. Чью? жены? Он и голос-то ее не помнил... А сын и не разговорчив был. Чью болтовню-то? Никто уже не говорил с ним о своем или вообще.
Иногда он доставал газеты из урны. Там кипела жизнь, незнакомые имена, незнакомые названия.
Гуляя по городу, он помнил улицы, заведенный годами привычный маршрут. Вон там был киоск, теперь сюда перебрался. Овощная лавка, пивнушка - эти не менялись. Когда он приехал сюда жить, они уже были здесь. Уже освоенные, обшарпанные, старые. Тут в пивнушке у него завелись друзья, расставались на войну идти, ну еще ненадолго иной раз - в отпуск ездили. Их уже нет, и хозяева сменились три раза.
Сколько он живет уже? А сколько надо? Или можно?
Вон они, другие, выносят их, сначала в колясках, потом в гробах. А между - побегают на своих двоих, походят туда-сюда. В колясках сами плачут, а в гробах помалкивают, за них плачут вокруг.
Когда за ним заплачут? А вдруг никогда? Ему стало странно весело: вечный я, что ли? Вот еще через годик проверю.

продолжение следует
zuzl: (gabi)
Девчачье продолжение из жизни ангелицы Серафимы со товарищи
начало здесь:

После уроков ангелица Серафима шепнула ангелице Лизавете:
через ореховые кущи не ходи, там чертенята спрятались, перья щиплют и подолы задирают.
-  Задирают? Зачем? Им не рассказывают на Сотворении Мира, из чего мы состоим и вообще как устроены?
- Они удостовериться хотят, что не обманули, не сокрыли там чего-нибудь тайного, приятного или полезного.
- Мы ж не человеки, чтобы тайное иметь, мы непосредственно Божьей Руки Созданцы.
- Это Фомка у них заводила, дураки какие!
- Черти, что с них возьмешь, - объяснила Лилитка. Она только из кущей явилась, разгоряченная, чертенятам рога обламывала.
- А зачем? Ну увидят, и что?
- Про Гавриила Протырника слыхала? Может они и тут такое устроить хотят?
- В смысле сыновей родить от нас? Отец не позволит, он на этом деле крест поставил! - рассуждала Лизавета, - но мне человековые мысли не понятны: знают ведь, что плохо, и что хорошо тоже знают, и Наказание за это им растолковали, а в Помыслы пускаются....
- Все пускаются, и ты тоже пускаешься, скучно без Помыслов.
- Я?
- А то, вон своих голливудских любимчиков картиночки прячешь. А среди них и плоть обнажившие есть, и в греховных позах, я уже про чертополох не говорю!
Лизавета покраснела.
- Я их отдам, ей Богу отдам, над Африкой разбросаю, над несчастными... Может, наконец, Красота Спасет Мир? Посмотрят они на Майкла Дугласа в серебряной пелерине, на Бреда Питта греческого бога и захлебнутся елейной благодатью, побросают ружья и обниматься побегут...- Лизавета воодушевилась, голос ее окреп, зазвенел колоколом!
- Дура ты, Лизавета, ох, дура, им еда нужна. Пойдем яблок нарвем и на Африку покидаем, - предложила чертовка Лилитка.
- А хорошо ли им будет от яблок? Они ведь краденые? А вдруг вымостим им дорогу в Ад Незаповедным Делом?
- Они и так в Аду. Брось теории, Серафима. Хуже не будет. Пусть пожуют на халяву...
zuzl: (gabi)
Девчачье продолжение из жизни ангелицы Серафимы со товарищи
начало здесь:

Ангелице Серафиме, чертовке Лилечке и примкнувшей к ним ангелице Лизавете было скучно.
Ангелицы и уроки сделали, и в кельях убрались, Лилечке же надоело пускать шутихи, а уроки она уже у Лизаветы списала.
Им хотелось шкодить.
- Дьяволица  Наама, - рассказывала Лилечка, - любила космонавтов пугать: привалится к иллюминатору и сиськи показывает.
- Так у нас еще не отросли...
- А мы попы можем показать, а ты еще и хвостом помахать, - расхрабрилась Лизавета.
- Ну это как-то совсем глупо, Лучше слетать к человекам в Голливуд на веселье и рожки красавцам приставлять.
- Дура ты Серафима, там и так все рогатые, не удивишь!
Пока они невинно хихикали, на земле заиграли Фанфары и прервали девичьи мысли.
В Голливуде начался Оскар. Оскар! Вот что нам надо! Слетаем, а там увидим, как лучше.
Прибыли быстро и устроились на крыше. Болтали ногами, кидались градом и завывали ветром.
Но скоро опять стало скучно. Вдруг Лилька заметила за оградой толстую прыщавую девицу и шепнула Серафиме: вот ты говоришь, что Лизавета страшненькая, смотри, у человеков еще хуже бывает.
Девица подпрыгивала, в надежде хоть кого-нибудь сфотографировать на красном ковре, но ее безнадежно оттесняли. В толпе она потеряла туфлю, и не найти уже, и время поджимало: первые звезды уже пошли по красной дорожке. Девица пыхтела, пыталась протиснуться. Но вскоре сдалась, отошла в сторонку  и тихо заплакала.
- Ага, - завопила Лилька, - я нашла чем заняться! Сейчас мы ее в первый ряд запихнем! Устроим несусветную доброту к этим, ну, как вас учат: хромые внидут первыми, и все такое...
- Да ты что, мы ж ее не поднимем, да еще лететь с ней пару хевелей*, не меньше, - засомневалась Серафима.
- С Божьей помощью, - занудела Лизавета, - Отец не оставит нас на праведном пути...
Лилька подлетела к рыдающей девице.
- Ну чего ревешь? Как тебя зовут? В первый ряд хочешь?
- Рэчел. Ой, а вы кто?
- Ангелы, ангелы, ну почти все! Посланы тебе на помощь! Ну-ка, девочки, подхватились, вы за руки, я под попу!
- Ой, а как секьюрити увидит...
- Как увидит, так и развидит, доверься нам!
- Я каждый вечер молюсь: и чтоб похудеть, и чтоб не врать, и за отметки, и чтоб Лея эта вредина растолстела и прыщами покрылась вместо меня, - верещала девица, пока ее волокли над красным ковром.
- Да ты праведница прям, - ржала Лилька, - опрыщавить ненавистную Лею, это по моей части! И опрыщавлю, прям завтра и начну!
- Не смей, Лилечка, лучше я для Рэчел персиковые щечки умолю...
А я ей ума прибавлю, чтоб училась...- гундела свое Лизавета.
- Зануда ты Лизавета, отличниц не любят, на себя посмотри, если б не мы, никто с тобой и не дружил бы...
- А ну, бездельники, славящие праздно, подвиньтесь тут, - взвыла Лилька трубным голосом. Люди испуганно расступились, и девица плюхнулась возле самого ковра, прямо рядом с Аароном Э., скромно ждавшим очереди у журналистов.
- Аарон, яви автограф девочке, - подталкивала его Лилька, - внимай гласу, Аарон, не пугайся, вот тут слева, руку протяни...
Аарон, привыкший к превратностям судьбы в самый неожиданный момент, послушно повернулся и расписался в блокнотике, на котором волшебно появилась его лучшая фотография.
- Кого еще хочешь, говори, - командовала Лилька, - сейчас подведем.
Пока чертовка суетилась с артистами, Ангелицы усмиряли публику: это важная персона, тайная дочь Майкла Дугласа, молчите, а то вас выгонят.
Наконец парад закончился, все прошли в зал, и осмелевшая Рэчел протиснулась с ними.
- Дальше она сама справится, домой пора, - скомандовала Лилька.
- Хоть и дураки человеки в общем-то, но грехи у них бывают приятные, - рассуждала Серафима.
- Дьявол так и говорит: Тщеславие - самый приятный грех! Уж он-то в приятностях понимает, полжизни среди них проводит....
- А я бы хотела человеческой девицей побыть. Хоть немножко. Мне там одна понравилась, платье такое серебряное, как рыбья чешуя, и и в волосах заколка с камешками... Я блестящее люблю, а нам нечего красивенького надеть не позволяется, - привычно ныла Лизавета...
- Вот прямо завтра проникну и платье для нее украду, - решила Серафима и даже удивилась своему искреннему милосердию.
________________
Хевель - библейская мера длины, 28 метров
zuzl: (gabi)
Внезапное продолжение из жизни ангелицы Серафимы со товарищи
начало здесь:
http://zuzlishka.livejournal.com/149419.html
Read more... )
zuzl: (gabi)
Если кто читал про ангела Козулия: у него сподручник был - ангел Бесноватий с опаленными крылами.
Это его история.
Предупреждаю: длинно и печально
Read more... )
zuzl: (gabi)
Начало:
http://zuzlishka.livejournal.com/146493.html
http://zuzlishka.livejournal.com/146833.html
http://zuzlishka.livejournal.com/147160.html
http://zuzlishka.livejournal.com/147614.html
http://zuzlishka.livejournal.com/147928.html


Через пару дней подошел небритый.
Не удивился: прохвосты, так и знал, обведут! Ну ладно, впредь умней буду, критерии взвешу.
- Старался, по инструкции работал, - Козулий развел руками.
Небритый развязал мешок.
- Уговор так уговор, обещал тебе праведников, на, держи.
Из мешка вывалились две собачьи души, одна воробьиная и бабки Матрены, ихней кормилицы.
- Иди на ручки, иди, - причитала Матренина душа, собирая своих напуганных питомцев.
Козулий зачерпнул святой воды, побрызгал на них, завернул в тряпичный узелок и приготовил наверх.
Узелок тихо шебуршился и светился в темноте...

Улетая из Москвы, Козулий уговаривал себя: это полезный опыт, внукам расскажу.
Он так увлекся, что даже забыл: он ведь ангел, у него не будет внуков.
zuzl: (gabi)
Начало:
http://zuzlishka.livejournal.com/146493.html
http://zuzlishka.livejournal.com/146833.html
http://zuzlishka.livejournal.com/147160.html
http://zuzlishka.livejournal.com/147614.html


Через пару дней подкатил небритый.
Прошел мимо Опаленного Ангела, не глядя. Мешок принес, вывалил на пол дюжину вонючих душ. Цыкнул на них - ворчали, копошились, смрадничали.
- Вот, Козулий, тебе первая партия, сегодня супостаты - завтра праведники. Работай, начальство надеется, что по-умному распорядишься доверием. Отряхнул мешок и вышел, дверью хлопнул для острастки.

Козулий перекрестился, надел резиновые перчатки и приступил. Вытащил первую - коричневая, с медной пуговичкой посередке.
- Стой! Не сметь! Я райкомовец райкома райселенцев. Наблюдать за отмывом буду, характеристики представлять. Вот видишь, у меня медная пуговица есть - значит, я начальник. Меня в конце группы отмоешь.
- Построились, убрать культи, равняйсь, по шайкам! - райкомовец заорал на контингент, - господину Козулию салют и перекреститься, не щадя живота. Извините, как по отчеству?
- Козулий Элохимович, но можно просто Козулий.
- Просто - это хорошо. Я даже ласково буду - Козя. Партия эта неровная, провинциальных много, некоторые даже нецелые будут. Нам главное вовремя, к Юрьеву дню поспеть, пройти Чистилище. Все православные, есть пара крещеных татар, и еврей, крещен с младенческих лет, необрезанный, - захихикал райкомовец, - не подозревает даже, что жид.
- Вообще-то нет ни эллина, ни иудея, - начал было Козулий, но райкомовец перебил: у вас нет, а у нас есть, всех помним, кто в каком поколении русский народ обидел.
- Стоять, стоять, я сказал, что валитесь, как голодные, - райкомовец заматерился, забрызгал темной вонючей слюной.
Козулий отвернулся, начал наполнять корыто, плеснул хлорки, жабьего помета, как полагается по инструкции. Подумал, еще хлорки прибавил. Уж очень воняли.
- Шагом, левой, левой, в корыто прыг! - скомандовал райкомовец.
Грешные души толпились, жаловались, что вода горячая, мыло невкусное... Наконец залезли отмокаться.
- Это не Сандуны тебе!
- Все покуражились, теперь ответ держать!
- Ты тут пропагандон не разводи, на нарах имели, и тут будем. Потерпеть надо.
- А чо пугаешь? Бить некуда, зубов неймаю.
- А как Бог есть, ну это... предстанем, а Он нас как есть увидит?
- Что увидит? Что он тебе мент? Под ребры даст? Ты вечный теперь, некого бояться.
- Ну Ад там, черти огнем жгут!
- Ну пожгут, - в голосе проскользнула неуверенность, - а ты у банщика спроси!
- Эй, ты, банщик, поди сюда, спросить есть.
- А ну заткнись, гнидящий, - заорал райкомовец, - он тебе не банщик, он ангел, Козулий Элохимович.
Души заржали.
- Как ты сказал его зовут? Это ж каких-таких народов будете, Элохимович?
Райкомовец плеснул кипятком: молчать, суки! Молчать перед ангелом.
Козулий взмахнул крылами. Души умолкли. Зеленая жгучая совесть охолонула ужасом. На минуту. Отдышались.
- Начальник, не серчай, мы тут подневольные.
- Ишь, ангел, настоящий.
Некоторые вытягивались посмотреть, другие в страхе сворачивались, в жижу зарывались.
Райкомовец присел на подоконник: Козя, милый, ну как вот с таким народом в Рай? Наверху хорошо, внизу плохо. Низы не хотят, но и верхи ведь не хотят. И все не могут! Железной рукой их в Рай, как велено. Но что-то сомнения у меня, - райкомовец понизил голос, медную пуговицу затеребил.
- Вот я начинал простым бухгалтером, таскал мирно понемногу. А свобода настала, и что? Пятерых сам задушил, пару-тройку приказал. Эх, нехороша свобода получилась. И меня вот тоже пришили, домой шел, с подарками, детишкам нес. Вот, смотри, - три пули получил! Народ, свободу ему подавай! воруют ведь, или пьют! А у вас там и красть нечего. И пить, наверно, нечего. И что я ввязался, зачем, в долю вошел. Нужна мне такая доля?
- У Вас вообще-то другая доля намечается - бездноватая, - Козулий хотел помягче. А то вон как убивается, что ему в Раю скучать.
- Бездноватая, бесноватая, один черт, беспокойствие сплошное. Ну ладно, пора и мне нырять. А ну двинься, райселянцы, - прикрикнул райкомовец и плюхнулся в корыто.

Козулий слил первую жижу, стал ополаскивать из шланга. Клиенты повизгивали, жмурились.
Наконец он решился посмотреть. На дне корыта мятыми комками сидела дюжина серых пятнистых душ. Смотрели испуганно. Не верили, что вот с ангелом встретятся. Настоящим, светлым, в клеенчатом длинном фартуке, в резиновых перчатках по локоть, золотые ангельские кудри подвязаны платком. Печальноглазый, капли пота на лбу блестят.
Козулия охватила жалость - негодные, рваные, какие-то безнадежные... Хоть железной щеткой дери их, хоть ножом скобли...По инструкции посыпал дустом и залил святой водой. Зашипело, поднялся пар.
Козулий заметил время - на десять минут процедура. Вышел за дверь на воздух.

По Москве шел дождь, веселый, барабанистый, легкий. Ангел снял платок, подставил лицо, крылья, запрыгал радостно. Блестели крыши, журчала вода ручейками, в лужу налетели птицы, барахтались, скворчали.
Козулий подышал еще, отер лицо и пошел назад. Скрипнул тяжелой дверью, обитой заплатанным коричневым дермантином. Зашаркал по грязному полу, по разбитым плиткам. Заглянул в корыто и поразился.
Ничего-никого не осталось там, ни крупиночки, ни душиночки. Только медная пуговица на дне блестит. Удивленный Козулий провел рукой по дну - ничего. Заглянул под стол, по углам, куда делись? Не первый год работает, привык к разнообразию грешников. Скукоживались - да, такое бывало, осыпались, пухли, белели, вонью пузырились. Но чтоб исчезли?
Позвал Бесноватия: может, наказанием себе не вижу их?
Но и Бесноватий не узрел ни души. Правда, не удивился: обратно в жизнь отправились, на мщение какое, или разбой.
Козулий заволновался: скоро небритый подойдет, что скажу?
- А так и скажи - не послушались, повыскакивали из Отмывальни и в бега ударились. Так на них святая вода действует, непокаятельно. Наоборот, можно сказать, подстрекает к грешнодействию. Он понять должен, он среди них живет, повадки знает. Да и сам такой, наверно, русский Агасфер.
Бесноватий обнял растерянного ангела.
- Не для тебя это место, Козулий, ты чувствительный, на милосердие падкий, ясности алкаешь. Попросись куда-нибудь в Индию. Там тебе спокойней будет, сидишь, колесо вертишь...
- А ты сам что не переходишь, Бесноватий?
- А мне тут место, неверующий я, сам видишь.

(окончание следует)
zuzl: (gabi)
Начало:
http://zuzlishka.livejournal.com/146493.html
http://zuzlishka.livejournal.com/146833.html

Как-то раз подошли к воротам двое.
Один небритый с толстой красной шеей, второй вкрадчивый, аккуратный затылок и очки с золотом. Сунули пропуск: от Самого.
Бесноватий повертел в руках, записал просителей, пропустил.

Козулий вышел к ним сердито: что надо?
- Старшой есть кто?
- Бывает, но сейчас нет.
Козулий уже усвоил здешнюю манеру. Кто спрашивает - тот козявка. И показать надо. Внутренне он робел, стеснялся, от этого выходило еще более нагло и даже устрашающе.
Но гости не испугались, разве что перемигнулись: какую тактику с заносчивым сопляком избрать? Сразу крылья пообрывать или дать покуражиться?
Гладкий визитку сунул: Полугнидов Илья Никитич. Распорядитель. Начал вкрадчиво.
- У нас в России, если не знаете еще, теперь частная инициатива и капитализм назрел, - он говорил медленно, значительно, подбирая слова, - в каждом учреждении, как говорят в народе, должен быть навар, прибыль то есть, дополнительная стоимость, от продукта приобретенная.
Небритый перебил его: в общем так, мы тебе приносим своих, ты их обмываешь до кондиции, ну чтоб наверх сразу. Тридцать процентов твои. И крышуем - документы даем, помои сливаем.
Козулий удивился: а зачем вам? Почему важно, куда душа путь держит? Она ведь уже не с вами? Помочь не может.
- Мы русские люди духовные, нам светоч нужен, кумир во имя. Мертвый именно, чтоб порочащего не натворил. И таких много надо, вождей, героев. Нельзя разочаровывать народ, он теряется без вождей, - терпеливо бубнил Полугнидов.
- У нашего народа душа в виде сапога. Самим топтаться - никакой пользы, только пыль поднимать. А с вождем - другое дело, эх, топнем! На весь мир топнем,- воодушевился небритый, кулаком замахал.
Козулий удивился: я вот слышал, что народ у вас богосмиренный, покаянию время отводит.
- Отводит, как же. На то у нас православные праздники, отворяем душу. Постимся, на кладбище плачем, иконы лобзаем, не без того.
- Но знаете ли, Козулий, - продолжил мысль Полугнидов, - сладость покаяния хороша индивидуально, так сказать, вот Достоевский писатель у нас был, как понял, как чувствовал, всю русскую душу до последней зажимочки! Убил индивидуально - покаялся индивидуально.
Бывают у нас упущения и покаяния. Главное не перепутать и вовремя пресечь оба явления, которые у каждого гражданина случаются...
Массово виноватить - нет, это не для нас, эдак мы потеряемся и растворимся, как древние вавилонцы.
Нам важно, чтоб знамя на ветру полоскалось, сияние впереди. Построимся и пойдем, твердым шагом. Или побежим, поползем, если надо будет! Но вперед.
Мы русский народ - светоч всего человечества. У нас сложился Образ вожделенный, ему следуем. Отклоняемся мало и недолго.
Козулий отнекивался, на протокол нажимал. Полугнидов кивнул небритому.
- Ты смотри, какой крутой! Паленого видишь? Небокрыл, как летал, как летал, а теперь курицей скачет. Сам спалишься или помочь, у меня бензина полный бак!
- Это он сам себе сделал, от taedium vitae, а люди нам навредить не могут.
- Могут, такой тедиум тебе устроим тут, не выше пятого круга полоскаться будешь. Узнаешь, как по СибирЯм нашим мотать, - ухмыльнулся небритый.
Полугнидов стоял рядом, аккуратную бородку пощипывал: соглашайтесь, ангел Козулий, хотя бы для практики, из любопытства. Ведь не убийцей и клеветником предлагаем. Даже наоборот, облегчение вашим инстанциям будет. Поощрения будут преждевременно убиенными праведниками, которых не жалко: типа Добрый Дворник Кузьмич или Детский Врач Иван Сидорович Из Купавны, простолюдины, которые национальной гордости или идеи не имут. Их отмывать не надо, производительность труда повышается, расход мыла уменьшим, зеленый процесс, экологический.
Небритый оживился, видя, что Козулий раздумывает.
- Мы грешников своих привезем. Все сами. Вы лишнего не запачкаетесь, Козулий, противогазами обеспечим, у нас все схвачено.
- Я все же не понял, зачем вам столько безнадежных в Рай протискивать?
- Видите ли, Козулий, у России, как известно, свой путь, и понятия про Рай и Ад у нас свои, национальные. Это как бы лента Мебиуса - кольцо такое, на вид две стороны, а на самом деле одна, соборность Рая и Ада неразделимая. Теоретически-то ясно, а как практически Рай грешниками населить? Через отмывание. Грешники - это наши деньги в Раю, отмыли - вот и стали настоящие, райские. В обшем, соглашайтесь, Козулий, пару деньков даем на привыкание к мысли.
А пока сходите к Ильичу, к постижению нашего русского духа полезно. Ознакомьтесь с традициями насчет телесного. Забота у нас такая - периодически обмывать его, отбеливать. Отмыли сухенького - и душа засверкала.
Ну, бывайте, друг мой, смотрите оптимистично. Сколько Россия была, так и будет, и вовеки веков!
Они перекрестились и зашагали к воротам.


(продолжение следует)
zuzl: (gabi)
Начало:
http://zuzlishka.livejournal.com/146493.html

...
- В моргах у нас разделение. Если таджиков-узбеков каких привезут - не трогаем, - инструктировал учетник Кириллий, поглаживая песью голову на ремешке, - вот складай сюда, штабельком, аккуратно. Ихние демоны прилетят, заберут. На зеленую кнопочку нажимаешь - значит исламского вероисповедания душа прибыла, ихние каждую пятницу наведываются теперь.
- Много, ох, много иноверия в Москве, - запричитал Кириллий, - завели иноземное рабство не к добру, падет третий Рим, ох падет...
- С евреями синюю кнопочку нажимаешь, у них Азраил оприходует. Этих немного осталось.
А коммунистического поведения покойничья душа, тем красную кнопочку нажал и жди, сам не трогай. За ними гебешные должны подойти. Если не появятся пару дней, сам приступай апостольским образом.
Будут и неведомые - всегда жди, может придет кто за ними. Не придет - сам ополаскивай.
Глаза закрой и вспомни: ни эллина, ни иудея.

Козулий старался. Обмывал души, как положено, не спешил, но и не копошился лишнего.
Вечерами уходил гулять к реке, сидел на парапете, наблюдал. Город был сияющий, шумный.
Иногда Козулию хотелось примкнуть, погулять в клубах, покататься - тогда он одевался франтовато, крылья привязывал плотно к спине.
Научился свистеть, с девушками целоваться, горланил песни, танцевал - радовался молодости, сиял задором!
И работа уже не казалась занудной, навострился различать быстро, сортировал, кнопочки нажимал, откатывал чужих назначенцам.

На воротах стоял ангел Бесноватий. У него прозвище было - Опалимый: сжег свои крылья после известных событий, стал молчалив и насуплен, отводил взгляд. К живым был брезглив и осторожен. Да будь его воля, он бы и город спалил, да и вообще - прекратил бы этих человеков.
- Сначала людей заводить надо, сначала, этих уже не исправишь, не наставишь ни на какой путь, шатаются беспрепятственно туда-сюда, нет у них меры ни согласию, ни драке, на себя не оборачиваются, стыдом не рдеют, покаяние у них жадное, слезливое, до сердец не проникает. Пропащие, недостойные ни создателя, ни свергателя, - сокрушался Бесноватий в одинокой своей келье за ситцевой занавеской.

Как-то раз подошли к воротам двое...

(продолжение следует)
zuzl: (gabi)
Когда ангел Козулий вырос наконец, кое-как сдал экзамены, получил аттестат, надо было устраиваться на практику в людской жизни.
Опыт в Чистилище у него был большой, предложений немало. Страшновато на земле, особенно когда из занятых мест предлагали, Сомали там, к примеру - сразу отказывался.
Он был чувствительный, жестокостей не переносил, терял смысл жизни и даже в футбол играть не помогало. Даже купаться в Лете. Но Париж не предлагали, потому что отметки у него были неважные.
Пусть хоть и страшно, так чтоб уж весело было, решил Козулий и согласился на три месяца в России.
Предложение было напечатано на блестящей бумаге, гербы, звания, золотая рамочка. Главный их архидиавол Белиалий подписал. Он был страшный, хоть и мал ростом, облезлый череп с желтой гладкой кожей, двуглавый, каждая голова в золотом горшке, когти синеватые.
Козулий читал бумагу и дивился: орден дадут, дачу в Сочи. Смешно, зачем ангелу дача? Да и орден людской ни к чему.

Ангелы рассматривали бумагу, вертели, нюхали.
- Смотри на это провиденчески, - сказал Фофаний, - что судьба тебе ни предложит, все подтверждение отцовского замысла. Я в райском приемнике в Вологде который год сижу. Наблюдаю. Наблюдения над русским народом наводят на размышления, а они всегда полезны.
- Какие размышления? - заволновались младшие. Они нежные, как что новое, так волнуются, трепетают.
- Ну я печальный тип, вы меня знаете, что заранее меланхолии предаваться или пугаться судьбы? Лучше у чертенят спросите, которые регулярно там бывают. Или вот Бальберия позови. Он у них в партии состоять послан.
- В какой? У них теперь много партий.
- Партия собесов называется - реабилитации советских бесов: берии, сталина там, хватает членов. Бальберий с понедельника на пятидневку улетает в Москву. На выходной в Бездну приходит, гитлера зовет и ему пересказывает столичные дела, чтоб лишнего помучить.
У них и без русских новое веяние теперь - Адская Весна называется. После падения берлинской стены требуют денацификации ада, там теперь гдэровских прибыло, судят их... Кипит Бездна, кипит, и днем и ночью...

К вечеру Козулий пошел к чертям послушать. Асмодей улыбался, вздыхал, каждое 31 число его посылали посмотреть, не мягчеет ли государственность. Старался потом Отца не расстраивать.
- Не мягчеет, но и не серчает лишнего, 12 человек побили сильно, 5 поменьше. Старушку мент в лицо ударил, но вроде как осудили его, лишили премии, - монотонно докладывал Асмодей. - Да вы Папаша, не расстраивайтесь, у них и хуже бывало, а так еще поживут-пожуют... одеваться вон лучше стали, колбасы навалом, заграницу на пляжи ездят.
На изобилие черти напирали, успокаивая Козулия - не голодные теперь, веселое место, в пивных чисто, народ в соболях, по улицам в мерседесах ездят, лезгинку пляшут и суши едят на каждом шагу.
А в кабаках у русских, как у нас в круге первом, дерутся, постреливают, но ржут до упаду, как будто ни второго круга нету, ни Бездны под ними... Урожайные места.
В деревнях - одни старушки, эти легонькие душонки, отмываются одним окунанием. Всего-то за ними - ну хлебушка сперла на копеечку, ну редиски, ну невестку отравила, кролика зарезала. Простенькие. Поскучал в деревне, и сразу в Москву, в Москву...
В Москве тоже опасного хватает, народ задиристый, озлобленный. Но хоть весело.
В общем, уговорили...

(продолжение следует)
zuzl: (gabi)
Помните, как ангел Козулий и чертенята - Бесиэль и Самиэль - путешествовали в Россию?
http://zuzlishka.livejournal.com/133349.html

Read more... )

Profile

zuzl: (Default)
zuzl

December 2016

S M T W T F S
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
252627 28293031

Syndicate

RSS Atom

Page Summary

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jun. 10th, 2025 11:29 pm
Powered by Dreamwidth Studios